Партесное пение

Партесное пение

Так обстоит у нас дело с так называемым простым, или будничным пением. Что же касается пения праздничного, то здесь мы сталкиваемся с новым историческим явлением – пением партесным, как его называли в прошлом столетии. Это пение построено по законам музыки, а не церковного Устава. Богослужебный текст подчинен здесь общемузыкальным правилам и является лишь материалом для распределения тонов по гласным звукам речи, соединяемой с музыкой.

В истории нашего церковного пения партесное пение составляет целую эпоху. В историческом аспекте вопрос этот достаточно уже раскрыт: нас он интересует только со стороны богослужебной.

Партесное пение было следующим шагом нашей отечественной Церкви на пути отступления от строго церковной чистоты мелодии после введения ею южнославянских распевов в богослужебное употребление. По почину столичных храмов, оно появилось первоначально в городских церквах, откуда постепенно распространилось по всему лицу земли Русской. Партесная мелодия заняла господствующее положение в нашей Церкви. Пение собственно церковное, осмогласное, не говоря уже о чисто знаменном, оттеснено на самый последний план. По мере уклонения от единого истинного пути, начертанного в церковно-богослужебном Уставе, наше церковное пение постепенно катилось под уклон. В результате быстрого роста так называемых духовно-музыкальных произведений, сочиняемых разными авторами, образовалось «непроходимое волнующееся море» нотной литературы, готовое захлестнуть и потопить в своих волнах последние остатки церковности – обычные распевы. Вследствие снисходительного отношения высшей церковной власти, с одной стороны, и неограниченного своеволия нецерковных «сочинителей», с другой, наше церковное пение к концу прошлого столетия пришло в хаотическое состояние и стало неузнаваемым. Лучшие сыны нашей отечественной Церкви не могли мириться с таким положением вещей. О положении церковного пения много писалось и говорилось в свое время.

В начале текущего столетия митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий) на одном из певческих съездов своей епархии говорил о положении богослужебного пения в приходских храмах: «Церковное пение в настоящее время предоставляется псаломщикам, получившим самое незавидное образование. Обычный контингент кандидатов в псаломщики – это субъекты, уволенные из семинарий и из духовных училищ за тихие успехи, громкое поведение или великовозрастие. Они смотрят на свое дело чаще всего с точки зрения заработка, обеспечивающего им кусок хлеба. И за неимением подходящих кандидатов на псаломщицкие места, последние часто предоставляются этим недостойным людям… Псаломщиков по местам в церковном пении заменяют любители. Я должен сказать, что ими чаще всего руководит любовь к своему делу. Они желают удовлетворить потребности народа, который хочет слышать в своих храмах хорошее пение. Я думаю, вам известен тип подобных любителей. Часто, изгнанные еще из духовного училища, они собирают свой хор и являются хозяевами клироса. Они – преувеличенного мнения о себе и иногда совсем не хотят считаться с совершенно законными желаниями священника относительно пения. Они не довольствуются простыми мелодиями, а стараются угнаться за городскими хорами, разделывающими «партесы». Их идеал – исполнить в храме вещи позабористее. Что они делают из песнопений церковных, быть может, хорошо гармонизованных, как портят вкус народа – говорить об этом и больно, и грустно. Эти губители церковного пения не понимают, что церковное пение – составная часть богослужения. Они думают об одном: как бы произвести эффект. Они являются в храм с целью – поразить своим «художественным», – а на самом деле безграмотным, – пением. Им обязательно надо исполнить мудреную вещь. Простого они не поют, а все партесы. Простое они предоставляют петь левому клиросу, старому дьячку, как не имеющее, по их невежественному мнению, никакого значения» [2.35].

Из слов митрополита Арсения видно, что речь идет здесь о руководителях невежественных; но не лучше обстоит дело и там, где управляют пением люди «ученые». Вот что писал, например, по этому поводу один автор на страницах журнала «Приходское чтение» за 1915 год: «По музыкально-образовательному цензу регенты церковных хоров подразделяются на две главных группы: на ученых и самоучек. Ученый или дипломированный регент (с дипломом от Придворной капеллы, Регентского училища С. В. Смоленского, Московского Синодального училища, с регентских курсов и пр.) в провинции составляет единичное явление. Он, конечно, умеет петь хорошо, молитвенно, стильно и т.д. Но сплошь и рядом такой регент проникнут самомнением и вовсе не находит нужным считаться с церковной иерархией по вопросам церковности и уставности. Доводы такого регента не сложны: церковность в музыке авторитетен определять только его «просвещенный» взгляд, а знание им церковного Устава свидетельствуется четверкой или пятеркой в его дипломе по этому предмету. Еще короче его ответ на предложение – петь стихиры: «Нет нот. Мы по Бахметьеву, а не по вашему напеву» и т.д.

Бездипломные регенты-самоучки, в свою очередь – тоже двух сортов: занимающиеся хоровым делом по необходимости и работающие по сердечному влечению. Регенты первого разряда и не станут искать в церковном пении вразумительности, молитвенности и церковности. Они ограничиваются исключительно поверхностной шлифовкой пьесы: пьеса не раз проводится на инструменте, потом хор споет ее «самостоятельно», то есть, по памяти (хотя певцы и глядят в тетрадки), надстрочные разметки угловато нюансируются, новичкам дается приказ: «молчать и прислушиваться», – и пьеса готова… Естественно, что из высокохудожественной работы композитора только и может получиться трактирное выкликанье. От таких работников церковно-хорового пения можно получить только отрицательные результаты, ибо здесь нет ни музыкальной эрудиции, ни определенных убеждений, ни любви к своему делу.

Последний разряд составляют регенты, работающие над церковным пением по призванию. Из них, конечно, могли бы получиться «добрые делатели» церковно-певческого вертограда; но часто их музыкальная осведомленность до того минимальна, что и говорить не остается ничего. Они всей душой и рады бы учиться, да негде… И вот судьба определяет им в деле воспитания церковного хора руководиться лишь своими собственными соображениями. Какой абсурд получается – кратко сказать почти невозможно: ампутация трудной пьесы, пение «на третий глас», совмещение одной и той же пьесы разных композиторов, перемещение катавасий и т.д. И этот тип регентов в самооправдании мало чем погрешает: «Я готов учиться, но негде и не на что» [2.11–4, 1915, №13, 39–41]. Кажется, здесь все ясно без комментариев.

Вторжение греховного мира во внутреннюю жизнь Церкви – первопричина нестроений в церковном пении. Самовольное сочинительство и его история

Было бы большой ошибкой «списывать» все беды в нашем церковном пении на счет Запада. Да, влияние Запада имеет здесь немаловажное значение; но Запад – не единственная причина упадка нашего церковного пения, и даже не основная; основной причиной здесь является вторжение греховного мира в церковную жизнь. На это указывали еще древние отцы Церкви. Так, святитель Иоанн Златоуст в одной из своих бесед говорит: «Чего мы желаем и требуем? Того, чтобы, вознося Божественные песнопения, вы были проникнуты великим страхом и украшены благоговением, и таким образом возносили их. Из присутствующих здесь есть люди, которых, я думаю, не знает и ваша любовь, которые, не почитая Бога и считая изречения Духа обыкновенными, издают нестройные звуки и ведут себя нисколько не лучше беснующихся, колеблясь и двигаясь всем телом и показывая нравы, чуждые духовному бдению. Жалкий и несчастный! Тебе должно с изумлением и трепетом возносить ангельское славословие, со страхом совершать исповедание пред Создателем и чрез это испрашивать прощение грехов; а ты переносишь сюда обычаи шутов и плясунов, безобразно протягивая руки, припрыгивая ногами и кривляясь всем телом… Но ты не уразумеешь этого, потому что слышанное и виденное тобою на зрелищах помрачило твой ум, и совершаемое там ты вносишь в церковные обряды, обнаруживая бессмысленными криками беспорядочность своей души» [1.19–3, т.6, 381].

Вторжение суетного мира в церковное пение, наблюдавшееся еще в дни Златоуста, не прекратилось в придворном византийском церковном пении [2.18, 82] и продолжалось у нас. Так, Металлов утверждает, что первоначальное русское церковное пение, при самом начале жизни Русской Православной Церкви, сосредоточилось в двояких руках: пение демественное – торжественное, полуцерковное-полумирское, искусственное и импровизированное по композиции – сосредоточилось, главным образом, в руках мирских народных певцов-демественников под управлением регентов-доместиков, причем эти демественники, естественно, не чуждались и пения богослужебного, строго церковного; с другой – пение истинно церковное – богослужебное и осмогласное, обыденное и праздничное – сосредоточилось преимущественно в руках певческого клироса, церковных клириков-дьяков с диаконами и попами, под управлением старейших протопопов» [2.18, 155]. Таким образом, еще задолго до проникновения западных влияний в нашу церковную жизнь суетный мир постоянно врывался в Церковь. По почину византийских придворных певцов, в нашем Отечестве не замедлили явиться свои «придворные», льстящие слуху сильных мира сего и тех, кому скучно было в доме молитвы и училища благочестия. Прямой наследницей этих «певцов земли» позднее стала знаменитая Придворная певческая капелла с ее придворными (а не церковными) «творцами», гг. Львовыми, Бахметьевыми и другими, им подобными учениками итальянских и немецких музыкальных специалистов.

По прошествии тридцати с небольшим лет после опубликования знаменитой речи Новгородского митрополита Арсения, ученик его, Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий (Симанский -Ред.), в третий год своего первосвятительства, 18 апреля 1948 года, выступил перед питомцами Московской Духовной Академии с проникновенной речью по вопросу церковного пения. В области церковного пения речь эту можно назвать «тронной» речью второго после восстановления патриаршества русского Патриарха. «У нас на Руси во многих древних обителях до последнего времени можно было утешаться истинно церковным пением, слышать пение так называемых «подобнов», прекрасное исполнение осмогласника… К величайшему прискорбию приходится сказать, что в настоящее время это почти полностью утрачено, и вместо небесной музыки, какая слышалась в древних строгих и величественных распевах, мы слышим мирское легкомысленное сочетание звуков, и, таким образом, пение в храмах наших, особенно городских, совершенно не соответствует той цели, которую оно должно преследовать, и храм из дома молитвы часто превращается в зал бесплатных концертов, привлекающих «публику», а не молящихся, которые должны поневоле терпеть это отвлекающее их от молитвы пение. Почти забыты древние трогательные церковные распевы – знаменный, греческий, болгарский, киевский, – даже в переложении недавних хороших композиторов. В храме часто слышишь такую музыку, под которой уместно было бы подписать вовсе не те слова, которые поются, так как нет никакого соответствия между словами и музыкой… Что особенно прискорбно, – правые хоры считают своей обязанностью только нотное исполнение некоторых песнопений, а пение стихир, в которых излагается сущность праздника, предоставляется торопливому, невнятному и неумелому исполнению левого клироса, по большей части любителей, поющих без всякой предварительной подготовки, по одной, в большинстве случаев, книге, с трудом разбирая славянский текст [2.3, т.1, 246–248 ].

Автор вышеупомянутой статьи из журнала «Приходское чтение» называет три причины упадка церковного пения, а именно: композиторов, исполнителей и литературу. Обобщая приведенные выше высказывания и его, и двух наших видных иерархов относительно исполнителей – мы должны здесь отметить, что наш церковный Устав не знает деления певцов на «грамотеев» и малограмотных, сильных и слабых, «благородных» – правых и «худородных» – левых. Более того, ему чужды понятия «дьячок» и «псаломщик», сложившиеся позднее у нас на Руси. Обязанности современного псаломщика Устав поручает самому старейшему в обители лицу – игумену, а в его отсутствие – экклесиарху или первому певцу правого клироса: на долю чтеца остается только Трисвятое [1.20, гл.7, 15]. Студийский Устав предписывает на всенощном бдении в неделю Ваий, при пении «Господи воззвах» менять хоры: правые певцы должны идти на левый, а левые – на правый клирос [1.19–8, 829]. Таким образом, с точки зрения церковного Устава не может быть и речи о каком-либо подразделении хоров на «классические» и «народные», «интеллигентные» и «простые», как это наблюдается у нас в практике соборных и приходских храмов. Они должны быть едиными устами Единой Церкви, десницей и шуйцей единого тела, однако суетный мир и здесь внес свою «поправку».

Касаясь произведений церковных композиторов, автор статьи «Где причины» распределяет эти произведения по группам и высказывает пожелание, чтобы высшая церковная власть «составила и распубликовала списки композиций, желательных на церковном клиросе». Такое же пожелание высказал в своей речи и сам Святейший Патриарх Алексий (Симанский). Через год после выступления Его Святейшества профессор Ленинградской духовной академии Л.Н.Парийский высказал на страницах Журнала Московской Патриархии свое мнение, но пояснил, что составление списка дозволенных композиций – дело практически бесполезное, так как произведений этих существует в настоящее время «бесчисленное множество». Произведения следует рассматривать независимо от имени их авторов, «ибо, – продолжает профессор, – у одного и того же автора могут быть произведения и применимые, и недопустимые. В качестве критериев, определяющих церковность мелодий, профессор назвал церковный Устав, древние распевы и слуховое восприятие. «Католическим пением, – продолжает автор, – также нельзя пользоваться в наших храмах, как нельзя пользоваться католическими ризами и сосудами» [2.11–1, 1949, №10, 58]. Судя по последним словам автора, можно полагать, что он держится господствующего мнения, по которому в современном расстройстве нашего церковного нения вся вина возлагается на отрицательное влияние инославного Запада. Но едва ли можно согласиться с этим автором полностью. Как уже говорилось, западное влияние не является здесь главной причиной, поэтому и хронологический отбор произведений сам по себе ничего не даст.