Не прелюбы сотвориши

Беседа третья

Почему взгляд с вожделением приравнивается к прелюбодеянию. – Как понимать повеление Спасителя отсечь себе правую руку и вырвать правый глаз. – О пути, указанном в Евангелии, и наших «изобретениях» на этом пути. – Чему мы можем поучиться у гениальных полководцев. – Нравственные установления о разводе. – Клятва появилась тогда, когда стала умножаться лживость. – В каких случаях ложь допустима. – О любви к врагам. – Если мы будем делать добро всем, то станем сынами Божиими. – Что значит быть совершенным.

Мы переходим к толкованию следующей части Нагорной проповеди.

Слышасте, яко речено бысть древним: не прелюбы сотвориши31 (Мф.5:27). Спаситель напоминает нам о заповеди закона Моисеева, запрещающей грех прелюбодеяния. Прелюбодеяние – это супружеская измена, но если понимать это слово более широко, это всякий блуд. Хотя запрещения закона Моисеева действуют и по сей день, но ими ограничиваться не нужно: Спаситель сказал, что пришел не нарушить закон, а восполнить. И тот, кто ограничивается исполнением заповеди о сохранении своего тела в чистоте, но при этом оскверняет свой ум, безусловно, эту заповедь, в духовном ее понимании, нарушает.

Аз же глаголю вам, яко всяк, иже воззрит на жену ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердцы своем32 (Мф.5:28). Осуждается не всякий взгляд на лицо другого пола, потому что тогда мы должны были бы вообще не смотреть друг на друга и не общаться. Речь идет о том, что нельзя смотреть на кого-либо с вожделением.

Спаситель, как Сама Премудрость, в этих немногих словах раскрывает душевное состояние всякого человека. Действительно, если кто-то смотрит с вожделением на лицо другого пола (не нужно думать, будто заповедь относится только к мужчинам), значит, в душе его уже что-то произошло. Святыми отцами, которые наблюдали за собой, этот процесс описан детально. Они говорят о развитии помысла: сначала бывает прилог, потом сочетание, собеседование, увлечение этим помыслом, согласие, потом возникает страсть, в конце концов, человек решается на деле исполнить грех – и если иногда этого не делает, то просто потому, что не имеет возможности. Все это в Евангелии изображено кратко: Уже любодействова с нею в сердцы своем.

Конечно, в буквальном смысле слова совершать в сердце блуд невозможно. Но мечтать и постепенно в помыслах согласиться с блудным мечтанием – возможно. Более того, перед нашими глазами может никого не быть, а мысленный взгляд на лицо другого пола будет, когда мы кого-то себе представим: из памяти ли возникнет этот образ или будет действовать одно воображение. Это уже прелюбодеяние – тот самый взгляд с вожделением, который осуждает Спаситель. Глядеть с вожделением возможно как телесными глазами, так и умственным оком. Это одинаково предосудительно.

Когда человек смотрит с вожделением и не может удержаться от такого воззрения, это означает, что страсть чрезвычайно им овладела и он уже в каком-то смысле грешит на деле. Попробуем это объяснить. По Евангелию, центром, источником духовной жизни человека является сердце. От сердца исходят помышления злые, – сказал Спаситель33. Раньше в заповедях блаженства мы слышали такие Его слова: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят34 (Мф.5:8). Все начинается с сердца. Любое чувство, поступок – не только прелюбодеяние, но и вообще что-либо доброе или злое – прежде происходит в сердце, а потом в нашем уме конкретизируется и облекается в определенные, ясные формы, и затем мы переходим к какому-то делу. А взгляд уже есть дело, потому что это движение органа тела.

Глаза направляются туда, куда влечет их внимание, а внимание в данном случае привлекается страстью. Причина не в том, что перед нами женщина или мужчина, а именно в том, что в нашем сердце неправильное отношение к лицу другого пола. Поэтому мы воспринимаем человека превратно, видим в нем только то, что услаждает нашу страсть, но не видим самого главного, не видим того, что есть человек на самом деле, он становится от нас скрытым. Понятно, что такая нечистая любовь всегда является противоположностью настоящей любви к ближнему: какая может быть любовь к ближнему, если в человеке видят только одно телесное?

Аще же око твое десное соблажняет тя, изми е и верзи от себе, уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную35 (Мф.5:29). На более привычный для нас язык мы перевели бы эти слова так: «Если через зрение ты соблазняешься, то должен быть готов лишить себя зрения». В каком-то смысле монашествующие это совершают: удаляются из мира, ограничивают свое общение узким кругом людей, стараются по возможности избегать лиц другого пола. И таким образом внешне исполняют эту заповедь. А совершенно устраниться от созерцания лиц другого пола, как показывает опыт, мы не можем: мы братья и сестры во Христе и обязаны содействовать друг другу, помогать. Да и на всякого человека, даже если в данный момент он находится вне Церкви, мы должны смотреть с любовью и желать его покаяния.

Так или иначе, даже тщательно избегая общения, мы все же вынуждены в значительной степени нарушать принцип внешнего охранения. Поэтому мы должны истолковать эту заповедь духовно. Толковать ее совершенно буквально, будто на самом деле нужно вырвать свой глаз, – неправильно. Почему? Уже из самих слов Спасителя ясно, что в них заключен другой смысл. Сказано: Аще же око твое десное соблажняет тя. Разве может быть такое, чтобы десное, то есть правое, око соблазняло, а левое нет? Человек смотрит одновременно двумя глазами. Не может он одним глазом смотреть в одну сторону, а другим – в другую. Значит, речь идет не собственно о глазе и не о том, что мы должны заниматься членовредительством и таким образом оберегать себя от действия страсти, а о том, что во время душевной борьбы мы должны проявлять к себе чрезвычайную жестокость.

Десное око – это символ того, что человеку дороже всего. В древности, да и сейчас, слова «правый», «справа» употребляются как синонимы чего-то дорогого, близкого, наиболее важного. Например, в Евангелии сказано, что Господь Иисус Христос воссел одесную Бога Отца; сказано также об овцах, которые стоят на Страшном суде одесную Царя и о козлищах осужденных, которые стоят ошуюю.

Как важно для человека зрение – это и объяснять не нужно. Наверное, из всех чувств для нас более всего дорого именно зрение. Человек, потерявший его, теряет очень многое в общении с миром и вообще в наслаждении жизнью. Как сказал Экклезиаст, не насытится око зрением36 (Еккл.1:8). И это самое дорогое – не зрение, конечно, а то, что нам дорого, как правый глаз, – Спаситель повелевает извергнуть и бросить от себя.

Представим себе такую страшную картину: человек вырвал себе глаз. Надо предполагать, что этот человек действовал с чрезвычайной решительностью. Далее, когда Спаситель говорит о борьбе с греховными помыслами, Он повторяет этот образ в несколько ином виде. Но именно когда Он рассуждает об отвратительной блудной страсти и учит нас борьбе с ней, Он впервые говорит о такой необыкновенной жестокости по отношению к себе. Совершенно нельзя жалеть себя! Нужно даже как бы возненавидеть себя жуткой ненавистью. В борьбе с блудной страстью это необходимо в первую очередь по той причине, что, во-первых, брань блуда бывает у людей от юности и почти до старости, и, во-вторых, союзником этой страсти является наше собственное тело. Мы знаем из отечников страшные примеры того, как люди в преклонном возрасте падали, понадеявшись на дряхлость своего тела.

Мы же не можем разлучиться с телом, пока находимся на земле. Поэтому мы должны его питать и поддерживать, но одновременно смирять и изнурять. Найти грань в борьбе с грехом, со своей собственной плотью бывает очень трудно. Нужно при этом иметь в виду, что ненависть к извращениям своей душевной жизни, к своей падшей душе ни в коем случае нельзя механически переносить на тело. Поскольку мы эту заповедь понимаем не буквально и, как уже сказано, отнюдь не должны себя калечить: вырывать глаз или отсекать руку, – то и телесные подвиги, такие как пост, не нужно понимать как своего рода дозволенное самоистязание. Мы смиряемся постом, удерживаем несколько свою плоть, ослабляем себя до такой степени, чтобы можно было собой управлять, но в то же время мы не должны быть своему телу врагами. Тело – это также дар Божий, оно, как говорит святитель Григорий Нисский, несет на себе отблеск образа Божия и приспособлено к тому, чтобы быть носителем бессмертной разумной души. Наше тело разительно отличается от тел животных, и это показывает, что оно является неким особенным сосудом. Поэтому к телу нужно относиться с благоговением, в то же самое время несколько удерживая его порывы. Тем более что в наше время подавляющее большинство людей не имеет возможности строго поститься и не может при помощи одних телесных подвигов: поста, бдения или каких-либо других совершенно избавиться от страсти или смирить ее. Мы вынуждены действовать соответственно нашим возможностям, по совету Иоанна Лествичника: немощные телом в борьбе с блудной страстью должны больше рассчитывать на смирение. Совершенно отказаться от воздержания в пище и от других телесных подвигов мы не имеем права, но и уповать только на них было бы неразумно.

Поститься так, как древние подвижники, мы не можем. Они вкушали три сухаря в день и считали, что это вполне умеренное воздержание и что человеку так поступающему гордиться нечем, поэтому лучше так и делать. Притом, по словам преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, один сухарь они оставляли на вечер, чтобы в случае, если придет гость, съесть этот сухарь вместе с ним и таким образом не нарушить воздержание. На сплошной седмице они вкушали сухари в двенадцать часов дня, а в пост – в три часа дня, так у них сплошные седмицы отличались от постов. У нас это, конечно, невозможно. Если бы кто-нибудь из моих духовных чад вздумал так воздерживаться, я сам первый запретил бы ему это, потому что все кончилось бы просто вызовом «скорой помощи» какому-нибудь язвеннику. Значит, слова Евангелия о том, что мы должны вырвать глаз или отсечь руку, нельзя понимать и так, будто нам необходимо очень строго совершать телесные подвиги. Это, повторю, сказано о внутренней борьбе.

Изми е и верзи от себе. Представьте себе, что человек не только вырвал себе глаз, но и с ненавистью его отбросил. Почему отбросил? Потому что нужно удалиться от того, что тебя соблазняет. Только с помощью такой чрезвычайной решительности, как говорит опыт (даже если бы мы не знали заповеди), возможно победить эту страсть, когда кто-то ей одержим. Если мы этого не поймем и не начнем осуществлять на деле, то как бы ревностно мы ни молились, как бы глубоко ни смирялись, – без такого чрезвычайного, сверхчеловеческого понуждения у нас ничего не выйдет. Причина многих и многих наших неудач в том, что мы либо вовсе не знаем об этом, либо забываем, а иногда и знаем, но жалеем себя. Как это ни странно, человек, услаждающийся нечистыми помыслами, вообще любыми греховными помыслами, проявляет саможаление, или неправильную любовь к себе.

Мы должны понимать следующее: если мы не поступаем так, как учит Евангелие, значит, мы выбираем такой путь, который не Спасителем указан, а измышлен нами самими. И путь этот, конечно, ни к чему доброму не приведет. Все наши попытки действовать помимо исполнения заповедей Господа окажутся для нас или бесплодными, или даже пагубными. В отношении блудной страсти нужно особо сказать, что здесь всякое промедление чрезвычайно опасно. А если мы хотим бороться с этой страстью не проявляя жестокости к себе, а что-то там изобретаем… Как я в молодости многое сам хотел изобрести, и все изобретал, изобретал, а мой духовник, отец Андрей, мне говорил: «Все уже придумано, Петр! Все уже придумано». Я к нему прихожу с очередным «изобретением», он снова: «Петр! Все уже придумано, все уже написано». Я опять прихожу через неделю и через две, говорю, он отвечает все то же. Такой диалог был у нас на протяжении довольно-таки долгого времени, пока я не набил себе много шишек и наконец не понял точно, что «все уже придумано», осталось только сделать.

Именно потому, что я понял это, к сожалению, на своем горьком опыте, я и говорю: ничего выдумывать не нужно – есть путь, указанный Евангелием, изъясненный святыми отцами, и мы, какими бы мудрыми ни были, ничего нового не изобретем. Вот я, например, в молодости думал, что если приобрести смирение, то все страсти мигом исчезнут. Да, это, может быть, и справедливо, но смирение-то приобретается как раз в борьбе со страстями и никак иначе. Может быть, есть какие-то избранники Божии, но мне их видеть не приходилось. Впрочем, отец Андрей говорил про святого праведного Иоанна Кронштадтского, что тот имел природное смирение. Не знаю, так ли это, – не могу сказать. Таким образом отец Андрей, вероятно, пытался объяснить его необыкновенное преуспеяние посреди мира. Но даже если у человека и есть природная наклонность к смирению, то все равно он не может чего-либо достигнуть без борьбы. Мы знаем, что тот же отец Иоанн Кронштадтский испытывал сильнейшую хульную брань, которая не оставляла его даже во время литургии. Он испытывал такое мучение от борьбы, что это видели некоторые люди по его лицу: когда на него находили такие помыслы, лицо у него мрачнело. Смирение, как правило, приходит постепенно, – тогда, как говорит Григорий Синаит, когда человек на опыте познает свою совершенную немощь, свое совершенное ничтожество.

Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя. Отец Андрей в связи, мне кажется, именно с этой заповедью любил рассказывать такой пример. Они с одним монахом несколько лет жили в горах. Этот монах, как выражался отец Андрей, был «деловой»: он научил отца Андрея делать деревянные ложки. Сначала топором делают заготовку, а потом обрабатывают ее более тонкими инструментами. С этим монахом, хотя он был опытный мастер, случился, если можно так выразиться, казус: топор отскочил, отсек ему палец и тот повис у него на коже. Монах его оторвал, бросил – словно бы рассердился – и продолжал дальше работать как ни в чем не бывало. Хотя это был, конечно, неправильный поступок, но он показывает, насколько решительным может быть человек даже в таких случаях.

Для того чтобы мы, православные христиане, исполнились большей ревности, приведу подобный пример из магометанской истории. Это произошло во время первых походов Магомета против «неверных», то есть против тех, кто не принимал ислам. Одному из сподвижников Магомета, воину, во время битвы отсекли руку, и она у него тоже повисла. Он наступил на нее, оторвал и продолжал битву с одной рукой. Самое удивительное то, что этот человек, казалось бы, должен был умереть от потери крови, но с ним ничего не случилось. Он повел себя геройски и так же мужественно, уже с одной рукой, участвовал в дальнейших битвах. Если магометанин, движимый своими фанатичными идеями, поступил так для того, чтобы участвовать в этой, как считали мусульмане, «священной войне», то мы, которые участвуем в подлинной священной войне – сражении с грехом, должны проявлять еще большее мужество. Об этом и говорит Господь Иисус Христос. Если мы не сможем, вернее, не захотим этого сделать, значит, должны понимать, что ничего у нас не получится. Я говорю это не для того, чтобы некоторые люди сделали вывод: у них ничего не получится, потому что они не хотят проявить мужество, – наоборот, для того, чтобы они исполнились решимости.

Когда я раньше читал о великих полководцах, то по наивности своей думал, что главное – это расчет, что гениальные полководцы побеждают благодаря тактическому искусству. Это, действительно, очень важно, но в то же самое время огромное значение имеет и то, что сейчас называют боевым духом. Скажем, Суворов перед тем, как штурмовать Измаил, заставил своих воинов отговеть, причаститься, и они, как православные христиане, уже не боялись смерти. Сам Суворов про штурм Измаила сказал, что на такое можно пойти только раз в жизни, то есть он понимал, что это требует нечеловеческого мужества.

Приведу еще свой любимый пример. Суворов говорил такие воодушевляющие речи, что генерал Багратион, который потом погиб под Бородино, вспоминал, что с военного совета он выходил, дрожа от возбуждения. Сам Суворов первым бросался в бой, и иногда его насильно оттуда вытаскивали. Один раз в швейцарском походе двум дюжим казакам пришлось держать его самого и вести его лошадь, а он вырывался, хотя был щуплый. Такой человек действительно вдохновлял людей своим мужеством. Он был не только талантливым полководцем. Было ведь и такое, что на неприятельской стороне воевали очень талантливые полководцы, – в особенности в войне с французами. Французы имели очень мощный боевой дух, революционный настрой, считали, что они несут Европе освобождение. С другой стороны, это была процветающая, могущественная нация, превосходящая русскую в тот момент и в культурном отношении, и с точки зрения технического прогресса. Французской армией командовали талантливые генералы, и бывали случаи, когда русским необходимо было просто мужество. Вот один из таких случаев. В сражении с французами армия Суворова, а точнее союзные войска, которыми он командовал, стали отступать. Казалось, что остановить их уже невозможно. Тогда он закричал: «Так, братцы! Бегом! Давайте, заманивайте их!» Видя мужество Суворова, солдаты воодушевились и бросились в атаку.

Так же поступал великий завоеватель Александр Македонский. Неважно, что двигало этими людьми, может быть, Александром Македонским двигала только жажда завоевания, жажда бессмертия в смысле человеческой славы. Да и Суворов, наверное, вдохновлялся славой древних полководцев, старался их превзойти, хотя, конечно, он был православным, глубоко верующим человеком. В контексте нашего разговора важно то, что те, кого мы считаем гениальными полководцами, проявляли не только необыкновенное искусство – тактическое, стратегическое, военное вообще, не только хорошо обучали и организовывали свою армию, но и умели вдохновлять людей на подвиги, личным примером показывали, что мужество на войне необходимо.

Когда Александра Македонского стали упрекать за то, что он перенимает персидские обычаи, он пристыдил своих боевых соратников тем, что показал им свои многочисленные и очень опасные раны (а умер он, по иронии судьбы, от малярии, от лихорадки). Он вел себя так, словно искал смерти: никогда ничего не боялся, всегда бросался в самую гущу боя. Видя вражеского военачальника и понимая, что если его поразить, то все войско придет в смятение, он бросался туда даже один, потому что знал, что верные ему люди пойдут за ним. Такое мужество имеет на войне огромное значение. То же самое говорит нам Спаситель: в духовной жизни необходимо чрезвычайное мужество, может быть даже гораздо большее, чем у воинов. Потому что вырвать собственный глаз или отсечь руку – это выше человеческих сил.

Вспомним евангельскую историю – не притчи Спасителя, а действительные события. Апостол Петр проявил, можно сказать, необыкновенное мужество, когда один с ножом бросился на толпу людей, пришедших с Иудой Искариотским арестовать Спасителя. Апостол Петр не побоялся, а ведь его поступок в общем-то был обречен на неудачу. Но это было мужество человеческое, а мужества духовного у него не хватило: в скором времени он трижды отрекся от Христа. Это говорит о том, что мужество евангельское выше, чем мужество человеческое.

Я знал одного человека, который имел боевые награды Великой Отечественной войны, однако же, став монахом, не смог сдержать монашеских обетов. Много можно найти разных доказательств тому, что мужество христианское выше и что оно требует от человека большего самоотвержения, чем мужество воинское.

Аще же око твое десное соблажняет тя, изми е и верзи от себе, уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную. Существует мнение, что образ геенны взят Спасителем из действительности. За пределами Иерусалима была огромная свалка, где сжигался мусор и трупы животных, а иногда и трупы людей, которые были недостойны человеческого погребения. И Спаситель говорит о черве неусыпающем и огне неугасающем потому, что там всегда горел огонь и в разлагающихся отбросах, трупах людей и животных постоянно были черви. Я думаю, что эти слова Спасителя воспринимались слушателями совершенно буквально: геенна огненная была общеизвестным местом и, может быть, тело грешного человека, как тело бродяги, ожидала участь быть брошенным в эту геенну, – действительно, лучше было бы, чтобы погиб только один его член.

Но смысл этих слов, конечно, гораздо глубже. Как я уже сказал, речь идет о вечной жизни, о том, что ждет душу грешного человека в вечности. Лучше лишиться чего-то, чем, как будто бы все сохранив, погибнуть. Поэтому в борьбе со своими страстями, особенно с блудной, мы должны приобрести беспощадную жестокость по отношению к себе. Напоминание о будущей жизни, о геенне огненной является сильнейшим средством для того, чтобы привести себя в чувство, заставить отбросить эту нечистую страсть, отряхнуться от нее.

Сейчас принято говорить о гармоническом, всестороннем развитии человека, будто бы человек должен быть, так сказать, в своей внутренней жизни универсальным. Но не так учит Евангелие. Наоборот, то многое и многое, что опасно для нас, что грозит нам гибелью, мы должны отсекать от себя, даже если это очень нам дорого. Ведь под соблазняющим нас оком можно понимать не только греховный помысел, но и страсть, и человека, и какое-либо общество, занятие или даже предмет – все это может быть тем самым дорогим для нас, которое изображено в Евангелии под образом десного ока.

И аще десная твоя рука соблажняет тя, усецы ю и верзи от себе, уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну37 (Мф.5:30). Между прочим, евангелист Марк более подробно передает слова Спасителя, Он говорит еще об одном члене тела – ноге. Спаситель перечисляет разные члены тела: око, руку, ногу. Наверное, можно под этим подразумевать некоторые градации развития греховного помысла: сначала человек видит, потом принимает решение о действии, потом уже устремляется к действию. Есть ведь у святых отцов градация развития помысла: прилог, сочетание, сосложение, пленение. И здесь можно увидеть намек на нечто подобное: око – это мысленное зрение, а рука – размышления о том, как на деле совершить этот греховный поступок.

Речено же бысть, яко иже аще пустит жену свою, да даст ей книгу распустную. Аз же глаголю вам, яко всяк отпущаяй жену свою, разве словесе любодейнаго, творит ю прелюбодействовати; и иже пущеницу поймет, прелюбодействует38 (Мф.5:31–32). Спаситель утверждает такие нравственные принципы, которые людям того времени казались совершенно нестерпимыми. У древних евреев развод был вполне естественным явлением. С супругой можно было разлучиться, при этом и жена, и муж имели право вступить во второй брак. Более того, даже священники или первосвященники имели право разводиться, что в новозаветные времена совершенно невозможно. Сейчас, хотя Церковь и не одобряет второго брака, но в некоторых случаях, если человек, скажем, овдовел и не хочет жить один, ему разрешается вступить во второй брак. Для священника же это невозможно. Если он вступил во второй брак, то, какие бы ни были у него уважительные причины, он уже не может священнодействовать. Такую строгость в отношении брака установил Господь Иисус Христос, и то, что для нас, православных, сейчас кажется само собой разумеющимся, было в то время неслыханной новостью.

Такая строгость по отношению к браку (здесь я несколько забегаю вперед) навела учеников Спасителя на мысль о том, что лучше вовсе не вступать в брак. Действительно, настоящий брак является тяжелым крестом. Иные предпочитают одиночество браку только из-за того, что разлучиться с человеком, который по какой-то причине перестал быть тебе дорог, ты уже не имеешь возможности. Это нравственное установление о строгости брака косвенно отразилось на том, что многие люди стали предпочитать одинокий образ жизни. Сами апостолы сказали: Если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться39 (Мф.19:10).

Паки слышасте, яко речено бысть древним: не во лжу кленешися, воздаси же Господеви клятвы твоя40 (Мф.5:33). Надо признаться, что мы в этом отношении, к сожалению, живем по Ветхому Завету. Когда мы употребляем клятвы? Тогда, когда нас могут подозревать во лжи. А в наше время уже и клятвам не верят, обязательно составляют письменные договоры. Люди совершенно перестали доверять друг другу. И для этого, к сожалению, есть основания. Мы все изолгались, даже христиане считают, что нет ничего зазорного в том, чтобы в разговоре употребить ложь – так сказать, в мелочи.

Итак, клятва появилась тогда, когда стала умножаться лживость. Поэтому, если нет лживости, то не должно быть и клятв. Ветхий Завет требовал исполнения клятв, а Новый Завет говорит, что и клясться не нужно, а делать сразу все как должно. Аз же глаголю вам не клятися всяко: ни небом, яко престол есть Божий; ни землею, яко подножие есть ногама Его; ни Иерусалимом, яко град есть великаго Царя; ниже главою твоею кленися, яко не можеши власа единаго бела или черна сотворити. Буди же слово ваше: ей, ей; ни, ни; лишше же сею от неприязни есть41 (Мф.5:34–37).

Буди же слово ваше: ей, ей; ни, ни. Мне кажется, что эти слова можно истолковать так: пусть «да» значит «да», и «нет» значит «нет». Говори «да» как окончательное утверждение и «нет» как окончательное отрицание, а не с каким-то намеком и подвохом. А может быть, речь идет о двукратном повторении, которое мы иногда употребляем, чтобы подтвердить свое высказывание: «да-да» или, наоборот, «нет-нет».

Спаситель запрещает клясться вообще чем бы то ни было: Аз же глаголю вам не клятися всяко. Видимо, евреи избирали, чем, по их мнению, клясться можно, а чем нет. Они очень боялись, например, употреблять имя Божие всуе. И старались его даже в Священном Писании заменить синонимами, то есть уже переходили грань здравого смысла. В наше время люди потеряли всякую веру, ничто им не дорого, они поклянутся и Богом, и чем угодно. Но когда скажешь: «Поклянись здоровьем своих детей или родных», тогда человек останавливается. Тут он уже не соврет, потому что думает: «Нет, здоровьем своих детей я не поклянусь».

Ни небом, яко престол есть Божий; ни землею, яко подножие есть ногама Его; ни Иерусалимом, яко град есть великаго Царя. Из этих слов становится ясно, почему Спаситель запрещает эти клятвы. Видимо, евреи их употребляли, потому что они не содержат в себе имени Божия, а Господь говорит: «Небо – это престол Божий, земля – подножие ног Божиих, Иерусалим – град Божий, и потому все равно, чем клясться: ими или Самим Богом». Ниже главою твоею кленися, яко не можеши власа единаго бела или черна сотворити. Буди же слово ваше: ей, ей; ни, ни; лишше же сею от неприязни есть. Все зависит от Бога, в том числе и сам человек, поэтому мы не имеем права клясться ничем. Предмет клятвы так или иначе восходит к Богу, и мы таким образом употребляем имя Божие всуе, что заповедью Моисея запрещено.

Сделаю здесь небольшую оговорку. Святые отцы разрешают иногда говорить неправду. В каких случаях? Если меня кто-то спросит: «Что ты обо мне думаешь?» – а я, скажем, ненавижу этого человека, но борюсь со своей страстью, пытаюсь изжить ненависть из своего сердца. Что я должен ответить? «Я думаю о тебе, что ты последний негодяй. Прости меня, я борюсь с собой». Как это подействует на человека? Конечно, ему будет очень неприятно. В этом случае по-христиански было бы употребить ложь, чтобы скрыть зло. Правда принесет этому человеку вреда больше, чем ложь.

Все знают, что нельзя выдавать чьи-то тайны. Скажем, духовник и намеком не должен выдать тайну исповеди. Если бы даже кто-то и догадывался о правде, духовнику лучше этому человеку солгать, чем сказать о другом то, что может его скомпрометировать.

В недавние десятилетия арестовывали верующих людей. Как правило, от них не требовали отречения от Христа, а требовали предательства своих близких, требовали, чтобы они своих братьев и сестер во Христе называли в числе сообщников выдуманных чекистами контрреволюционных обществ. Если человек говорил правду, он становился предателем, а если лгал или, может быть, ничего не говорил (что большевиками тоже рассматривалось как ложь), то поступал по-христиански. Приведу пример. Одну монахиню арестовали. Все знали, что она имела подруг, с которыми они вместе молились, какой-то священник их окормлял, но она совершенно все отрицала, видимо, потому, что боялась сказать лишнее. Спрашивали у нее: «С кем ты молилась?» – она отвечала: «Не знаю». «А кто приходил из священников?» – «Не знаю, не знаю». И она достойно пронесла свой мученический крест. Не помню, чем окончилась ее жизнь: ссылкой или расстрелом… Расстреливали и тех людей, которые предавали своих близких. У большевиков не было логики, у них было иррациональное, совершенно демоническое поведение. В таких обстоятельствах христианину важно было сохранить чистую совесть, и иногда это делалось благодаря лжи.

Так что в иных случаях, действительно, благороднее солгать. Это не значит, что всякий христианин имеет право лгать по своему усмотрению, для того чтобы, как ему кажется, никого не обидеть. Например, скрывать какие-то свои грехи, чтобы духовник не загрустил. Ложь допустима в особенных, исключительных случаях.

Слышасте, яко речено бысть: око за око, и зуб за зуб42 (Мф.5:38). Нам кажется, что эта заповедь учит мести, но она, наоборот, ограничивает месть. Мы ведь и сейчас видим, что хотим выбить не око за око и зуб за зуб, а за одно око – два ока, за один зуб – все тридцать два. Как правило, когда мы сердимся, то не удовлетворяемся тем, чтобы нанести человеку такой же вред, какой он нанес нам. Это хотя и отвратительное, греховное, но совершенно естественное, всем знакомое чувство. По крайней мере, в порыве гнева (может быть, потом мы себя и удерживаем) нам хочется причинить гораздо больше вреда, чем причинили нам. Поэтому заповедь Моисея ограничивает зло и учит любви к ближнему, по крайней мере, ограничивает ненависть к другому человеку, ставит нашу злобу в определенные пределы. Собственно, и государственный закон основан на равном возмездии.

Моисей заповедует ограничивать месть равным воздаянием. А к чему призывает нас Спаситель? Аз же глаголю вам не противитися злу. Но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую; и хотящему судитися с тобою и ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу43 (Мф.5:39–40).

Аз же глаголю вам не противитися злу. Это не значит, что мы никогда не должны противиться злу в том смысле, что можем поддаваться соблазнам и грешить. Такое неверное понимание может возникнуть, поскольку для христианского образа мыслей характерно представление о зле как о грехе. А здесь говорится о зле, скорее, как о какой-то телесной скорби. Но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую. Мы должны быть готовы потерпеть еще больше зла, принять еще большие досады. На эти слова Евангелия есть очень интересное толкование Иоанна Кассиана Римлянина: подставить другую щеку значит не левую, а внутреннюю, то есть, когда словом или действием нанесено оскорбление, в дело должно вступить самоукорение. Внутренне себя укоряя, соглашаясь с нанесенным оскорблением, человек «подставляет другую щеку». А если понимать эти слова Спасителя буквально, то это значит, что нужно не избегать скорби, а примиряться с ней. Может быть, некоторые из вас испытывали (хотя, к сожалению, греховное чувство нам больше знакомо, чем доброе), что если смиришься перед тем, кто тебе досаждает, то в душе водворяется мир. Подставляя другую щеку, мы умиротворяемся внутренне.

Но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую. Здесь под десной ланитой можно понимать приблизительно то же, что под десным оком и десной рукой, – нечто особенно дорогое для человека. Претерпеть удар по правой щеке значит примириться с чем-то особенно оскорбительным и унизительным. Между прочим, обычно бьют по левой щеке, по правой и ударить-то трудно: если человек стоит напротив другого, тот бьет его правой рукой по левой щеке. Из этой небольшой натуралистической подробности можно сделать вывод, что «правая щека» имеет скорее символическое значение. Таким образом, эти слова нельзя понимать буквально.

И хотящему судитися с тобою и ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу. Если кто-то хочет вступить в спор и отсудить какое-то твое имущество, ты должен уступить ему даже нечто и сверх того. «Срачица» – перевод греческого слова «гиматий», которое означает «плащ, верхняя одежда». Мы называем «срачицей» нижнюю одежду, а греки – верхнюю. В любом случае речь идет о том, что нужно отдать больше, чем с тебя просят.

Мы видим, что здесь ко всякому христианину предъявляются требования такие строгие, что, честно сказать, даже трудно рассуждать об этом. Ведь такой уступчивости по отношению к людям, настроенным к нам неприязненно, враждебно, достигнуть очень трудно. Тем не менее, это евангельская заповедь, мы должны стремиться к ее исполнению и для начала, по крайней мере, не оправдывать себя, а укорять за то, что мы ведем себя неправильно.

Аще кто тя поймет по силе поприще едино, иди с ним два44 (Мф.5:41). В общении с ближними мы должны уступать, а не настаивать на своем. К сожалению, в повседневной жизни каждый хочет настоять на своем и даже в мелочах предлагает тот образ действий, который ему представляется наиболее разумным, правильным и вообще желанным. Часто этот образ действий бывает неправильным, часто люди приводят совершенно абсурдные доводы, а иногда, рассматривая два совершенно равноценных варианта, каждый, однако же, настаивает на том, чтобы его вариант был признан лучшим. А Спаситель учит нас быть уступчивыми вплоть до того, что, если нам скажут идти одно поприще, – идти два, не только не отказаться совершить вместе с человеком какое-то действие, но и сделать больше, чем он просит. А мы не хотим сделать и обязательного. В монастырях добродетель послушания особенно ценится именно потому, что она отучает от своеволия, вносящего в человеческое общество ненужные раздоры.

Просящему у тебе дай, и хотящаго от тебе заяти не отврати45 (Мф.5:42). Человеку, который обращается к нам с просьбой, мы всегда должны стараться помочь, хотя бы это было и трудно. Ни под каким предлогом нельзя отказывать человеку в помощи.

Слышасте, яко речено есть: возлюбиши искренняго твоего и возненавидиши врага твоего46 (Мф.5:43). И эту заповедь Моисея мы воспринимаем как разрешение ненавидеть врага. На самом деле она понуждает любить ближнего: во времена Моисея и ближнего не любили. Пока евреи не получили ветхозаветных заповедей, у них не было вообще никаких норм. Человек руководствовался в своей жизни чисто субъективными мотивами: хотелось ему – испытывал к ближнему расположение, не хотелось – неприязнь, ненависть. Моисей ограничил это бесконечное разнообразие проявлений злой человеческой воли таким образом: любить нужно ближнего, а ненавидеть – врага. Господь Иисус Христос расширяет первую часть заповеди, простирая ее на всякого человека: Аз же глаголю вам: любите враги ваша, благословите кленущия вы, добро творите ненавидящим вас и молитеся за творящих вам напасть и изгонящия вы47 (Мф.5:44).

Преподобный старец Силуан Афонский говорит, что любовь к врагам есть главный признак действия благодати в человеке. Действительно, иметь любовь к врагам – это признак человека совершенного. Нам представляется, что мы ближних любим, но, как только возникнет мелкая бытовая неприятность, в нас вспыхивает вражда даже по отношению к ближним. Таким образом, мы нарушаем Моисеев закон, который представляется нам странным. Мы задаемся вопросом: «Как можно учить ненавидеть врага?!» А на самом деле, дай нам Бог и это исполнить: ненавидеть лишь врагов и любить всех ближних. Потому что, когда мы поддаемся страсти гнева, злопамятства, мы начинаем ненавидеть искренняго, то есть ближнего. Про врагов нечего уже и говорить.

А иногда бывает странная вещь: человек начинает любить врагов (любить, конечно, неправильно) и ненавидеть ближних. Например, думает: «Зачем мы осуждаем сектантов? Так нельзя, они хорошие люди, занимаются благотворительностью, совершают добрые дела». (Действительно, нельзя отрицать, что они совершают добрые дела, но это не оправдывает их заблуждений.) А православных этот человек ненавидит: «Все православные злые, гневливые! Да я от Православной Церкви ничего хорошего не вижу, тут только один соблазн». Мне приходилось слышать такие речи. Получается, что человек не только не исполняет заповедь Моисея, но и поступает буквально противоположно – ненавидит ближних и любит врагов. Как это ни странно, но и такое возможно. Поэтому не нужно охуждать заповедь Моисея и считать, что она учит нас не любить врагов. Она учит нас любить ближних и не превращать их в своих врагов. Это уже очень высокое требование.

Если бы мы в наше время исполняли эту ветхозаветную заповедь – любить ближнего и ненавидеть врага, – то нас, наверное, считали бы праведниками. Представьте себе человека, который никогда на ближнего не сердится, а просто не любит тех людей, которые враждебно относятся к Церкви. Разве это не было бы признаком высокого духовного преуспеяния? А ведь при этом он исполнял бы лишь Моисееву заповедь. Спаситель же требует от нас, чтобы мы любовь к ближним распространили и на врагов, чтобы и их сделали своими ближними, чтобы заповедь эта стала всеобъемлющей, иначе говоря, чтобы у нас не было врагов. Правда, здесь нужно оговориться: мы должны любить врагов, но при этом помнить, что они испытывают к нам неприязненные чувства, желают причинить нам вред. Мы вынуждены это учитывать.

Аз же глаголю вам: любите враги ваша, благословите кленущия вы. Эта любовь должна выражаться во всем, прежде всего в сердечном чувстве. Мы многократно читали Евангелие и знаем, что нужно любить врагов. Но знать, что нужно любить врагов, не значит любить их на самом деле. Человек может плохо разбираться в теоретических вопросах, не уметь толковать Священное Писание, но, тем не менее, имея благодать Божию, испытывать любовь ко всем – и к врагам тоже. А другой все понимает, истолковывает Писание, однако же приобрести такую любовь не может или не хочет. Значит, любовь к врагам – это не осознание только ее необходимости и не размышление на эту тему, а непосредственное сердечное чувство. Нельзя сказать, что человек любит что-то или кого-то, если при этом его сердце безмолвствует. Нельзя любить умом, рассудком, любить можно только сердцем. Это должно быть внутреннее искреннейшее чувство. Если враждебно к нам настроенные люди предпринимают нечто для нас опасное, то даже во время самих этих действий мы должны испытывать к ним любовь. Мы знаем, что были христиане, достигшие такого блаженного состояния. А раз были такие люди в истории Церкви, то мы не имеем никакого права извинять себя тем, что это слишком возвышенная заповедь и потому для нас недоступная.

Благословите кленущия вы. Некоторые боятся проклятий, говорят, например: «Я ушла бы в монастырь, но боюсь, что меня мать проклянет». А Спаситель сказал: Благословите кленущия вы, значит, можно благословлять и тех, кто нас проклинает, и это неразумное проклятие не причинит нам никакого вреда. Пусть человек считает, что, сказав какие-нибудь страшные заклятия, будто бы навлек на нас зло, не будем этого бояться, наоборот, будем благословлять его, призывать на него милость Божию, чтобы человек этот сподобился от Господа всевозможных и земных, и небесных благ. Благословение это не должно выражаться только на словах – оно должно исходить из нашего сердца. А у нас, к сожалению, происходит так: мы не только не благословляем клянущих нас, но, бывает, и благословляющих нас проклинаем. Когда нам дают добрые советы, когда нас из любви к нам наставляют, терпят наши немощи, мы испытываем негодование. Нам кажется, что нас принуждают, оказывают на нас давление, учат неправильно или недостаточно тактично или не проявляют совершенной любви – словом, что-то да не так. И людей, которые желают нам добра, мы если не проклинаем откровенно, то, по крайней мере, зло о них говорим. Опять мы видим, что и эта заповедь очень далека от нас. По сути она является продолжением, развитием заповеди о любви к врагам. В чем проявляется вражда? Прежде всего, в том, что кого-либо ненавидят и говорят о нем плохо. Крайним проявлением злословия является проклятие.

В чем еще проявляется вражда? Те, кто испытывает к нам ненависть, совершают и дела исходя из этого чувства. А мы должны делать им добро: Добро творите ненавидящим вас, – говорит Спаситель. Эти заповеди необходимо исполнять и в том случае, когда мы не имеем должного чувства, нужно понуждать себя делать наперекор своим греховным желаниям, сердечным помыслам. Однако это будет лишь путь к исполнению заповеди, а на самом деле надо искренне делать добро тем, кто нас ненавидит. Пусть нам делают зло, а мы должны делать добро и не считать, что совершаем нечто особенное: просто мы, как все христиане, обязаны исполнять евангельские заповеди. И как я говорил в предыдущих беседах, ничто не может нас извинить, ни под каким предлогом мы не можем уклониться от исполнения заповеди. Если мы с трудом исполним заповедь хотя бы внешне или при всех попытках вовсе не исполним, то, по крайней мере, будем укорять себя и найдем повод для покаяния. А если мы всевозможными способами станем, попросту говоря, выкручиваться, то ничего не приобретем: ни исполнения заповеди, ни покаяния. А покаяние – это главнейшее средство для того, чтобы в конце концов измениться и быть способным к евангельской жизни.

Добро творите ненавидящим вас и молитеся за творящих вам напасть и изгонящия вы. Мы должны молиться за тех, кто не только испытывает по отношению к нам неприязненные чувства, но и наносит нам вред. Вспомним заповедь блаженства: Блажени изгнани правды ради, яко тех есть Царствие Небесное и другую подобную: Блажени есте, егда поносят вам и ижденут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради: радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех48 (Мф.5:10–12). Мы должны радоваться, когда нас изгоняют, и не желать зла тем, кто причиняет нам зло, а молиться за них. Здесь объяснение того, почему человек радуется, терпя скорби: он не испытывает чувства злопамятства, мстительности, не оправдывает таких чувств справедливостью: справедливость, мол, должна восторжествовать. Человек не должен желать отмщения своим врагам, а, наоборот, должен молиться о том, чтобы они не получили никакого возмездия, никакого наказания за свое неправильное действие.

Молитеся за творящих вам напасть и изгонящия вы. Конечно, это очень высокая степень преуспеяния, но еще и еще раз говорю, что мы не можем отставить евангельские заповеди и сказать: «Нам их исполнить невозможно, потому будем исполнять только ветхозаветные заповеди». Я только что говорил, что мы и ветхозаветные не исполняем. Допустим, я разрешу кому-нибудь: «Ладно, с тебя спрос маленький, живи по Моисееву закону». Так он ведь и Моисеева закона не исполнит! Потом скажет: «А можно еще что-нибудь попроще? Давайте вернемся к тем временам, домоисеевым, когда люди жили просто по совести: как человек чувствовал, так он и поступал». Так мы вернемся к временам патриархальным, а потом, глядишь, и к допотопным. Поэтому, отменяя для себя новозаветные нравственные принципы, хотя очень высокие и строгие, мы постепенно растеряем всё и предоставим себе полную свободу. Честно сказать, мы и так живем чересчур свободно и мало помним о Евангелии, а если еще найдем ход мысли, который оправдывал бы отступление от заповедей, тогда едва ли можно будет назвать нас христианами. Сейчас мы благодаря Евангелию хотя бы укоряем себя, а так мы и вовсе потеряем какие-либо ориентиры.

Яко да будете сынове Отца вашего, Иже есть на небесех, яко солнце Свое сияет на злыя и благия и дождит на праведныя и на неправедныя49 (Мф.5:45). Если бы мы исполнили все это, то стали бы подобны Господу Иисусу Христу. Он не говорил этого откровенно, поскольку обращался к иудеям, еще не понимавшим, что Он Бог. Но если мы будем сыновьями Отца Небесного, то, получается, будем, хотя это и дерзновенно звучит, братьями Господу Иисусу Христу. Преподобный Варсонофий Великий прикровенно, не называя себя, сказал, что знает одного человека, который достиг такого состояния, что может назвать себя братом Иисуса. Значит, такое возможно, значит, есть подвижники, достигшие усыновления Богу.

В связи с этим мне вспоминается еще одна заповедь блаженства: Блажени миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся50 (Мф.5:9). Действительно, благодаря такому поведению человек становится миротворцем: вокруг него водворяется мир, вражду он погашает любовью, врагов делает своими братьями. Уничтожает не врагов, а вражду.

Яко да будете сынове Отца вашего, Иже есть на небесех. От своего отца человек обычно перенимает те или иные привычки, жизненные принципы, которыми сознательно или бессознательно руководствуется. Но наш Отец – Бог, поэтому от Него мы должны всё перенимать, должны подражать Ему, а не людям, какими бы мудрыми они ни были, как бы ни были нам дороги. Обычно мы ведем себя так, как воспитали нас родители или наставники, а Спаситель учит нас подражать Богу Отцу, и таким образом отсекает все недостатки нашего воспитания и образа мысли.

Яко да будете сынове Отца вашего, Иже есть на небесех, яко солнце Свое сияет на злыя и благия и дождит на праведныя и на неправедныя. Мы должны распространять свою доброту, свою любовь, свое сострадание на всех людей равно, как Господь оделяет солнечным светом и злых и добрых, изливает дождь и на праведных и на неправедных. Нужно заметить, что дождь в жарких странах воспринимается как великое благодеяние Божие. И слушатели соответственно воспринимали эти слова Спасителя. Это у нас дожди льют без конца и надоедают, а там рады любому дождю. Если кто-то из вас был на Святой земле или смотрел фильмы, фотографии, то, наверное, заметил, что крыши домов там плоские. Почему? Если бы у нас были плоские крыши, то они обязательно проваливались бы под тяжестью снега и промокали бы под потоками дождя. А в южных странах, наоборот, берегут каждую капельку влаги. Таким образом, слова Спасителя о том, что Бог Отец посылает дождь и на праведных и на неправедных, говорят о благодеянии. Как дождь утоляет жажду земли и служит средством для того, чтобы она произращала из себя всевозможные плоды, так и мы должны оделять людей своим теплом и удовлетворять их нужды своей помощью, какими бы эти люди ни были. Праведные ли они с нашей точки зрения или нет, злые ли они по отношению к нам или нет – это нас не касается, мы должны делать добро всем.

Мне кажется, что это правило является принципиальным отличием православия от других вероисповеданий, например, от баптизма. У меня были друзья в Одессе, обратившиеся в православие из баптизма, они с детства воспитывались в этой секте и хорошо знали эту среду. У баптистов, я замечал, происходит так: они занимаются милосердием, пока у них есть надежда на то, что человек обратится к их вере. Когда же они понимают, что человек безразличен к этому, то есть благодеяния принимает, а к вере не обращается, тогда они просто оставляют его, как будто он вообще не существует. Хотя этот человек, например, бабушка какая-нибудь, может быть, и нуждается в чем-нибудь. Мои друзья, бывшие баптисты, старались это изжить: одна из них, женщина очень активная, организовала общество милосердия, где оказывали помощь больным и беспомощным людям, в том числе и старикам. Конечно, члены общества старались этих людей привести к православию, это не всегда удавалось, но опекаемых, тем не менее, не оставляли. И мы должны руководствоваться таким же принципом.

Приведу такой пример. При нашем монастыре существует благотворительная столовая. Я думаю, что в смысле проповеди она дает очень малый результат, потому что в столовую приходят люди зачастую уже ко всему безразличные. Не думаю, чтобы многие из них обратились к вере. Тем не менее это не значит, что они не хотят есть и что нужно о них забыть по той причине, что наше милосердие будто бы бесполезно. Самое главное благодеяние, которое мы можем оказать человеку и в котором он нуждается, – это, конечно, обращение его к вере, но если он этого не принимает, то это не значит, что мы имеем право отказывать ему во всем остальном, в чем бы он ни нуждался: в пище, крове, в чем угодно. Если мы ведем себя иначе, значит, ведем себя не по-христиански и у нас есть своего рода корысть, надежда приобрести прозелитов. Получается, что мы не просто оказываем благодеяние, а покупаем человека. Таким прозелитизмом занимается Католическая Церковь. Например, в некоторых странах среди традиционно православных народов католичество распространяют именно путем благотворительности: организовывают всевозможные благотворительные общества, просто помогают материально, дают бесплатное качественное обучение, и люди на это соблазняются. Мы, православные, должны оказывать благодеяние в виде миссии, проповеди, но вместе с тем нам не следует творить добро с корыстной целью. Как солнце не может не светить и изливает свои лучи на всех людей, так и христиане не могут оказывать добро выборочно.

Сделаю оговорку. Когда мы творим добро, нужно делать это осторожно, в меру своих сил, чтобы самим не заразиться злом. Скажем, если мы проповедуем умным людям, интеллектуалам, то должны помнить, что они могут нас переубедить, тогда вместо обращения их к вере мы сами отпадем от веры. Я знал одного известного проповедника, который в советское время многим людям помог прийти к вере или утвердиться в ней, распространял религиозную литературу. Пал он следующим образом: пытался проповедовать одной женщине, которая увлекалась дзэн-буддизмом. И она его обратила в свою веру. Это была умная женщина, а в нем, видимо, была какая-то слабина, которой его друзья в нем не видели. Кончилось тем, что он потерял вообще всякую веру, всякие религиозные убеждения. Самонадеянность его подвела.

Но бывают и более грубые падения. Например, человек общается с лицами другого пола под тем предлогом, что должен принести им пользу, а сам заражается блудной страстью. Можно привести много других примеров того, что мы, делая добро другим людям, должны беречься от того, чтобы не соблазниться какими-то их слабостями. Одно дело – апостолы, а другое дело мы, немощные люди. Апостолам ничто не могло повредить, они были непобедимы во всех отношениях, поэтому при самых неблагоприятных условиях проповедовали и всегда выходили победителями. Хотя иные принимали их проповедь, другие отвергали, но, по крайней мере, на какой-либо грех их никто никогда соблазнить не мог. А мы должны трезво оценивать свои скромные миссионерские возможности, да и способности к добрым делам. С другой стороны, не менее трезво (и это, может быть, даже более важно) мы должны оценивать свою нравственную стойкость и всегда быть осторожными, потому что, вдохновившись этой заповедью Спасителя, мы можем повести себя неразумно. Тогда и заповедь не исполним, и другим не принесем пользы, и себя погубим.

Аще бо любите любящих вас, кую мзду имате? Не и мытари ли тожде творят?51(Мф.5:46). Понятно, что речь идет о награде не на земле, а на небе, точнее, о награде небесной, которую мы можем получить и на земле. Но поскольку мы любим только тех, кто любит нас, то никакой мзды от Бога, никакого вознаграждения, в смысле обилия благодати, благодатного утешения, мы не получим. Не и мытари ли тожде творят? Кто такие мытари? Для евреев слово «мытарь», во-первых, значило то же, что человек, пребывающий в грехе. Во-вторых, мытари как люди, бравшие на откуп сбор податей, были, как правило, корыстолюбцами, фактически вымогателями. Если сейчас налоговый инспектор должен брать налоги в строго определенном размере, то тогда римская система сбора податей была очень несовершенна: частным лицам на откуп отдавались какие-нибудь области, они сразу вносили крупную сумму и таким образом погашали нужды государства, а потом с полученных в их распоряжение городов и селений собирали в свою пользу столько податей, сколько хотели. Конечно, они собирали больше, ведь им нужно было не только компенсировать потраченное на откуп, но и получить прибыль. Крупные сборщики податей продавали некоторые свои участки более мелким сборщикам, и так доходило до рядовых мытарей. Люди шли на это, чтобы заработать: они возвращали своему патрону положенную сумму, а собранное сверх этого шло в их карман. Такая порочная система сбора податей провоцировала их на бесчестное и бесчеловечное отношение к людям. И эти мытари – жестокие люди, разорявшие многих, приносившие горе в семьи, – тоже любили любящих их. Получается, что мы, если любим только тех, кто нас любит, ничем не лучше жестоких, бессердечных и бесчеловечных людей – вот какой смысл слов Спасителя.

Действительно, дружба есть даже среди разбойников, ведь и они по отношению друг к другу испытывают какие-то теплые чувства. Тех, кто уже не придерживается никаких своих собственных воровских принципов, называют (извините за жаргонное выражение) отморозками. Таким образом, даже в блатной среде любят любящих их, и ничего в этом странного нет. Между прочим, у воров очень ценятся ответственность, обязательность, благодарность к тем, кто им чем-то помог. А мы бываем хуже их: нас любят, а мы не любим – такое происходит очень часто. Значит, мы в этом случае хуже мытарей и даже, выражаясь воровским языком, отморозков.

И аще целуете други ваша токмо, что лишше творите? Не и язычницы ли такожде творят?52 (Мф.5:47) Славянское слово «целовать» означает «приветствовать». С греческого языка это слово переводится как «при встрече целовать и обнимать» и, если понимать его более широко, вообще «ласково относиться к людям». Если мы ласково относимся только к своим друзьям, то мы ничем не лучше тех, кто почитал Геракла и поклонялся кентаврам, гидрам, химерам, у кого боги прелюбодействовали, сражались друг с другом, плели интриги друг против друга. Если мы себя так ведем – приветствуем только друзей, значит, мы ничем не лучше тех людей, которые поклонялись этим страстным богам и имели такую нелепую религию.

Будите убо вы совершени, якоже Отец ваш Небесный совершен есть53 (Мф.5:48). Под совершенством здесь понимается не полнота Божественного совершенства (потому что было бы кощунственно предполагать, будто человек уподобится Богу до такой степени), а полная и совершенная любовь. Только йогины дерзают приравнивать человека к Богу и говорить, что он есть часть Божества (не в смысле образа и подобия Божия, а буквально часть). Человек, по их мнению, должен осознать свое величие и понимать, как говорит Вивекананда, что он может и солнце погасить. Это уже гордость, переходящая в сумасшествие.

Греческое слово, переведенное на русский язык как «совершенный», имеет еще значение «конченный», «исполнившийся», «осуществившийся». Совершенный – значит любящий не только тех, кто его любит и делает ему добро, но и всех других и в этом смысле совершивший в любви все, как Бог Отец, Который солнце Свое сияет на злыя и благия и дождит на праведныя и на неправедныя. Между прочим, ранее в Нагорной проповеди Спаситель говорит: Вы – свет мира54 (Мф.5:14). И как свет не может светить выборочно, а светит на всех людей равно, так и мы должны согревать своим теплом каждого.

Источник: Размышления над Нагорной проповедью / схиархим. Авраам. - Москва: Паломник ; Екатеринбург: Ново-Тихвинский женский монастырь, 2012. - 383 с. ISBN 978-5-94512-106-5